История семьи Демидовых. Гл. 4. Жизнь в деревне

Семья  Демидовых

1937 год. Слева направо стоят: Настя, Вера, Шура, Дуся.
Сидят: Степанида Николаевна с Ниной на руках, Егор Ильич, Лиля

На рубеже 1920-30-х, после смерти родителей Егора Ильича, его семье удалось перебраться из хибары в крепкий и просторный родительский дом. Именно что «удалось», потому что, на фоне уплотнения и обобществления, было это непросто: бабушка Степанида предпринимала какие-то активные действия, делала шаги, ну то есть, скорее всего, давала взятки представителям местной власти. В этом доме и появилась на свет весной 1935 года моя мама, Нина Демидова, поздний и последний ребенок в семье. Степанида родила ее в 41 год. 

Заезжий фотограф

Существует всего 3 фотографии довоенного периода. На первой заезжий фотограф чинно усадил Степаниду с Егором на стулья с растянутой на заднем плане простыней. Маленькая сухонькая моя бабушка с запавшими глазами крепко сжатым ртом, с натруженными руками, в неизменном платке, в длинной темной юбке с фартуком, в галошах с носами уточкой. Дед - в мешковатой пиджачной паре, в сапогах и в кепке. 

Это теперь говорят, что в 40 жизнь только начинается, и это, конечно, чистая правда, но тогда мои бабушка и дедушка совсем не выглядели молодо, а ведь им было лишь немного за 40. На второй фотографии родители с дочками, двухлетняя Нина сидит на коленях. Следующее фото появится у мамы только лет в 14. То ли фотографы редко заезжали, то денег на баловство не было.

Деревня жила практически натуральным хозяйством. Работа в колхозе была обязательной, но работали не за деньги, а за трудодни (их называли «палочками»). Иногда за палочки выдавали зерно или другой какой сельхозпродукт. Больше всего трудодней зарабатывали кузнецы, механизаторы, руководящий состав колхозной администрации (ну, это всегда было и есть свято в нашей стране). Меньше всего зарабатывали колхозники на вспомогательных работах. Для стимуляции колхозного труда в 1939 году был установлен обязательный минимум трудодней (от 60 до 100 на каждого трудоспособного колхозника). Не вырабатывавшие его выбывали из колхоза и теряли все права, в том числе и право на приусадебный участок.

Так что, несмотря на непрерывную круговерть по хозяйству, бабушке было необходимо работать в колхозе, «за палочки». В сезон уборки урожая она была поварихой для шоферов. «Для удобства», по решению сельсовета, жить шоферню тоже определяли в демидовский дом. Когда пришел пенсионный возраст, послали запрос в спиридоновский сельсовет. И всю жизнь без отпусков и курортов проработавшей моей бабушке, вырастившей шестерых детей, таки начислили пенсию. Минимальную, конечно. Наше государство всегда хотело взять максимально, дать минимально. Даже поколению, хлебнувшему столько горя и выстоявшему в войну. 

Кстати, паспортов колхозникам тоже долго не выдавали. Это было самое бесправное сословие в стране «рабочих и крестьян». А без паспорта далеко ли уедешь.

Справка. 2 июня 1948 года по инициативе Н.Хрущёва был издан указ Президиума Верховного Совета СССР "О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни". Устанавливался срок выселения приговоренных - восемь лет. До 20 марта 1953 года в общей сложности по этим указам было сослано 33 266 человек, за которыми отправились в ссылку 13 598 членов их семей.

«Согласно положению Совета министров СССР от 21 октября 1953 года «О паспортах», был несколько расширен список местностей, где граждане были обязаны иметь паспорта. Колхозники (общей численностью, по переписи 1970 года около50 млн человек, или 20,5 % населения страны), как и ранее, были лишены паспортов и свободы передвижения. Согласно п.11 постановления о паспортах самовольное перемещение влекло штраф до 100 руб. и выдворение милицией. Повторное нарушение влекло за собою уголовную ответственность. Введенная 1 июля 1934 г. в УК РСФСР 1926 г. статья 192-а предусматривала за это лишение свободы на срок до двух лет. В 1974 году было принято новое «Положение о паспортной системе в СССР», согласно которому паспорта стали выдавать всем гражданам СССР с 16-летнего возраста, впервые включая и жителей села, колхозников. Полная паспортизация началась 1 января 1976 года и закончилась 31 декабря 1981 года. За 6 лет в сельской местности было выдано 50 миллионов паспортов. 

Чтобы купить самое необходимое в хозяйстве, вроде спичек, керосина, ниток, приходилось чуть не каждый выходной, во всяком случае, не реже, чем раз в 2 недели, возить на продажу кислое молоко, яйца, иногда масло. Торговать ездили на Безымянский рынок. Попутным транспортом добирались до станции Кинель, что в 13 км от Спиридоновки, там садились на поезд и примерно через час вытаскивали ведра-кошелки на станции Безымянка. В военные годы, в связи с массовой эвакуацией в Куйбышев и возведением оборонных заводов в районе Безымянки, народу там сильно прибавилось, поэтому стихийно возник большой рынок.

Дефицитом было всё. Даже спички. Их чаще продавали не коробками, а «комплектом» из картонки, облитой серой, и скромного пучка спичек, так что каждая спичечная единица была на счету. А вот после войны стало гораздо лучше: иногда даже удавалось купить невиданный дефицит: вермишель и сахар.
Иногда бабушке из города привозили гостинцы: баранки на веревочке, которые до случая висели в темном шкафу, чай индийский, которым тоже угощались далеко не каждый день. В будни заваривали травки. А хороший чай, то есть, настоящий, пили раз в неделю после бани и по случаю угощали гостей.

Вообще, гости в доме – это всегда было святое, даже при пустых закромах. Так было заведено. Степанида Николаевна угощала да приговаривала: «Я сыта, а вы ешьте досыта». Или: «Ешьте-ешьте, я ещё принесу». Только дети знали, что больше-то нести особо нечего.

Накормить-напоить нужно было не только гостей, но и их лошадей. Детей посылали навешивать на лошадиные морды сумки с сеном. Сами на ужин часто ели яйца всмятку. Как варили при отсутствии газовых и электрических плит? Да просто: заливали кипятком на 10 минут. И не ведали ни про какую сальмонеллу. Витамины зимой – квашеная капуста. Противовирусное - лук-чеснок. Десерты - пареная тыква или барыня (боярышник).

Мама-про своего отца: «Не помню его отдыхающим: он и пасечник, и конюх, и ветеринар, и строитель, и по хозяйству, всё сам...». Пчельник, на котором работал отец, был большим, 15-20 ульев, которые отец тоже строил сам из специального дерева, просушенного на весу, чтобы ульи не покоробились. Все мелочи нужно было не только знать, но продумать, пропустить через голову и руки.

Младшую Нинку посылали в лес собирать гнилушки для окуривания ульев и пчел. Она же и окуривала, а отец в это время приподнимал ульи, чтобы проверить, не пора ли мед выкачивать. В домике пасечника была единственная комнатка и лаз с широкой лестницей, ведущей в подвал (омшаник), куда на зиму ставили ульи. Пасека была огорожена 2-мя рядами проволоки с колокольчиками, потому что ночами, бывало, приходили с инспекцией топтыгины. Мед, как известно, уважают не только люди, но и медведи. Не раз отцу приходилось выходить с ружьем на звук колокольчика из избушки. Слава богу, чаще всего медведи не идут на конфликт, если их не мучит голод.

Не реже раза в неделю качали мёд.16 рамок с сотами ставили вертикально в барабан медогонки и отец медленно начинал его со всей силы раскручивать. Поначалу холодный барабан был жутко тяжелый, потом дело шло полегче, и тогда подключалась дочка-тятина помощница. Постепенно барабан разогревался и под влиянием центробежной силы золотистая тугая струя меда стекала из сот в 4-х ведерный бидон. Крутить барабан нужно было не меньше часа. Поначалу крутилось легко, играючи, потом ручка наливалась чугунной тяжестью, но останавливаться было нельзя. Отец осматривал рамки, при необходимости ремонтировал их, подкладывал вощину и ставил назад. Лицо и шею защищал сеткой, а руки было прикрыть нечем, но почему-то пчелы его не кусали.

Егор Ильич очень любил животных, но лошадей просто обожал. Когда цыгане вставали табором за селом, стерег колхозных лошадей, чтобы не увели. Своя лошадка была одна, колхозных во время войны - 15, потом стало больше. Не отходя ни на шаг, ухаживал за жеребыми кобылами, принимал жеребят, на это время буквально переселялся в конюшню (которая в доколхозную эру, кстати, была демидовской). Летом бросал клич:– «Нинк, скричи ребятишек, лошадей поедем купать». А это ж такое удовольствие! И детвора, девчонки и мальчишки, неслись на речку, с удовольствием мыли, скребли, расчесывали гривы. 

Примерно к середине 1930-х неустанный труд Егора и Степаниды стал приносить, наконец, плоды. Да и дочери-помощницы подросли. Хозяйство Демидовых разрослось и окрепло.

Во дворе уже было 3 коровы, телка-полуторница (молодая коровка, которая ещё не телилась), 2-3 свиньи, куры-гуси-утки, одно время стояло 3 улья. Овец, по колхозным законам, можно было держать не больше 13-ти, а держали 20-25 (благодаря замужней Насте, которая имела право вести собственное хозяйство).

Не было такого дела по хозяйству, которое бабушка Степанида не могла бы сделать. Шить-вышивать-перешивать-перелицовывать она была большая мастерица, благо выручала швейная машинка «Зингер», доставшаяся Степаниде от бабушки Анастасии. Одних нижних рубах из бязи нужно было сколько пошить на большую семью. Днем рубахи носили вместо нижнего белья под платья, ночью в них спали. Раз в неделю белье стирали и обязательно проглаживали раскаленным утюгом с обеих сторон (это уж чаще всего доставалось младшей Нинке). С особым тщанием надо было утюжить швы, где имели обыкновение плодиться кусачие насекомые. Блохи водились и в стеганых одеялах, и в подушках, летом всё это обязательно «прожаривали» на солнце и выбивали палками. Если насекомые заводились в голове, а они, конечно же, заводились, то средство борьбы с ними было одно-керосин.

Со многими вещами бабушке пришлось расстаться при переезде в город, но не с «Зингером», чья вороненая стать, никелированное колесо и крутящаяся ручка манили меня в детстве больше, чем любая игрушка.
Дом. По меркам деревни демидовский дом был просторным: 3 комнаты и кухня с большой русской печью. На печи за раз могло поместиться 12 человек. Зимой закидывали туда ватные одеяла и мешок семечек, и это была детская спальня.  А летом – свобода: хошь на полу спи, хошь в амбаре или в сарае, а то на крытом крыльце можно было устроиться, да еще подружек назвать. 

Кроватей с металическими шишечками и пружинными матрацами в доме было две, на одной спали родители, на другой старшая дочь Вера. На родительской дыбились 2 перины и гора пуховых подушек в вышитых гладью наволочках. Из-под одеяла или покрывала обязательно должен был виден собственноручно узорно выбитый или вывязанный подзорник. Такой порядок.

Большая комната была разделена надвое шкафами, стоящими спина к спине, чтобы дверцы глядели на обе стороны, и печкой "галанкой" (просторечное название голландской печи). Кстати, в Европе эту печь называют шведской. Конструкцию действительно придумали шведы в XIX веке, а вот изразцами стали облицовывать голландцы. Ну, русской деревне было, понятное дело, не до изразцов, печь заключали в жестяной кожух, красили черным кузбасс-лаком, и все дела.

На кухне, кроме печи, стояли буфет, стол и лавки, по стенам висели полки для самовара, посуды, кухонной утвари. Как бы хотелось сейчас посмотреть на все эти антикварные сокровища. За печкой у входа был умывальник. Там же в холодное время передерживали новорожденных телят.

Каждый божий день Степанида варила-жарила-парила-пекла-подавала на всю большую семью. Кроме своих, в доме часто подолгу жили то старенькие бабушки-родственницы, которым некуда было идти, то временные гости. Всех их, конечно, кормили-поили. И выслушивали. Так узнавали новости, делились знаниями, рецептами итд. Тогда ведь ни радио, ни телевизора, ни интернета не было. Наша бабушка всегда была хозяйкой рачительной, но жадной не была никогда; чем могла, всегда помогала тем, кто нуждался, никогда не отказывала в куске хлеба. А тогда много нищих и голодных ходило по дорогам, ни одно утро не обходилось без стука в калитку. По характеру бабушка была доброжелательной и приветливой, но в эмоциях сдержанной, немногословной. В Бога она верила, как без веры, но в церковных обрядах необходимости не видела и показной религиозностью никогда не отличалась. Говорила: «Бог в душе».

Степанида и Егор Демидовы. После войны, 1940-е

ул. Советская, 52, село Спиридоновка, Куйбышевская область

Иван Евлампиев (брат Марии Степановны, мамин двоюродный брат),
родители с неизвестным мальчиком, справа Дуся

(продолжение следует)