История семьи Демидовых. Гл. 10. Нина

Нине 14-15 лет

Нина Демидова, моя мама (29 марта 1935 - 27 октября 2015)

Последним ребенком в семье была моя мама Нина Демидова, которая родилась 29 марта 1935 года в деревне Спиридоновка Куйбышевского края. Мамино детство было босоногим, но счастливым, она не раз об этом рассказывала. Детство ведь, как и счастье, не измеряется материальным достатком. А с обувью в те времена было, в прямом смысле, просто никак. Степанида всю жизнь проходила в галошах, Егор Ильич по праздникам надевал сапоги, а в простые дни ходил в собственного производства лаптях и онучах (это такие тряпочные обмотки до колен).

С ранней весны до поздней осени в деревне есть работа. Бабушка Степанида вставала в 4 утра, доила коров, выгоняла скотину в стадо, смотрела за порядком в доме, по-стахановски стояла у плиты, ведь ежедневно нужно было прокормить целую армию ртов. Аккуратисткой была такой, что даже листья фикуса должны были быть натерты и блестеть как лакированные.

За год до маминого рождения Самару переименовали в Куйбышев в связи с безвременной кончиной революционера Валериана Куйбышева. Основная его заслуга перед городом состояла в том, что борец оказался в нужном месте в нужное время, а точнее, после переворота в 1917 году он находился в Самаре и первым провозгласил Советскую власть. С 1938 года на главной городской площади перед оперным театром стоит 11-метровый чугунный человек в шинели со следами голубиного помета на несоразмерно крупной голове. Скульптор Манизер явно что-то напутал в пропорциях. А прежде на этой площали стоял один из красивейших кафедральных соборов России. В мире по этому проекту было построено всего 3 собора: в Самаре, в Софии и в Баку. После 1935 года их осталось два. Самарский собор, который 25 лет строили на народные деньги, взрывали частями в течение 5 лет.

Жизнь в Спиридоновке. 1930-1950-е годы

В бытовом плане деревня жила небогато. Из столовой посуды пользовали чугуны да миски. Щи ели из общего чугунка, кашу из общей миски. Ложки из липы отец резал сам. Дети спали на печи все вместе, про отдельные детские кровати тогда и думать не думали. Одежду, в основном, донашивали, младшие за старшими. Огород поливали из бочки, шлангов еще не было. Так что сначала нужно было натаскать из колодца воды в эту бочку, а уж потом прогретую воду разнести по огороду ведрами.Это был легкий детский труд.

Поскольку старшие сестры работали в колхозе, Нинка была полноценной хозяйственной единицей, за ней числилось множество ежедневных обязанностей. Хотя больше всего было охота, конечно, бежать на речку Поганку, играть, купаться, загорать. Но это становилось возможным (как в сказке про Золушку) только после того, как сделаны все дела по хозяйству. На подсобные работы в личных огородах посылали детей, и опять Нинка была первым кандидатом. Каждый день нужно полоть, поливать, пасти, доить козу Милку, чистить чугуны золой с песком, мести двор, толочь пшеницу в 3-х ведерной ступе, бежать на пасеку, чтобы отнести отцу обед.

Впрочем, последнее дело было самым любимым, и Нинка нарочно крутилась у плиты, чтобы напомнить матери про пироги для отца. Тятеньку младшая дочь обожала, и это было взаимно. Бежала с обеденным узелком к отцу как на праздник. Пасека стояла на склоне горы, под разговоры пили с тятей чай из самовара с мамиными пирогами, макали краюху домашнего хлеба в необыкновенно вкусный свежий мёд. На пасеке можно было есть мёд до отвала, но домой не брали ни одного грамма. Времена были доносительские, не дай бог кто увидит и сообщит «куда следует» (тогда говорили «докажет» на другого).

Хлеб и пироги мать пекла каждый день, да каждый день с разной начинкой. Каких только грибов-ягод для этого не собирали: и калину, и вороняжку... Ели, в основном, каши, мясо на столе бывало нечасто. 

Но каши в русской печи получались вкусноты необыкновенной. И деликатесы бывали, не без этого: тыквенные семечки и пареная в печи сладчайшая ярко-желтая тыква. А тыква с пшенной кашей...это ж было целое объеденье.  

Просо, из которого получается пшено, выращивали сами на ближнем поле. Когда просо вызревало, оно становилось лакомой добычей для пернатых. Мать будила Нинку спозаранку: бежать в поле, вертеть трещотку и гнать ненасытную птичью орду прочь. Куда деваться – бежала. Босиком, в рубашонке, которая от росы тут же промокала насквозь, носилась Нинка часа полтора по мокрой траве. Рассветный холодок пробирал до костей, да и спать хотелось до смерти. Разве что остановиться, присесть на минутку, натянув рубашонку на продрогшие коленки, положить голову на руки, чтоб подремать... вдруг в тишине раздается мамонькин грозный окрик: «Нинка! почему трещотки не слыхать?»

После сбора урожая просо обдирали на мельнице у тети Лёни. Тетя Лёня, хоть и была близкой родственницей, скидок родне не делала, всегда и с них брала гарец (гарец – это пошлина, ковш пшена с мешка проса). Не знала тогда, что последние-то годы придётся доживать в семье Демидовых. Проса обычно хватало на год, даже при том, что Степанида всегда делилась с теми, кто победнее.

Про мою маму никогда нельзя было сказать, что она скромна и незаметна, как ромашка, всегда это был везувий, полный очевидных страстей, эмоций и энергии. В бабушкиных рассказах тоже проскакивало, что и девчонкой она была бедовой и азартной. Чего в маме не было никогда, это расчетливости и жадности. Хорошо ли, плохо ли это, но она из тех, что на последний рубль на такси проедет и других прокатит. Причем, с удовольствием. Причем, такое замечено и за потомками. Не исключено, что купеческие гены звякают.

Как-то щедрая Нинка решила без спроса оказать продовольственную помощь подружке Симке Жестковой, у которой в доме вечно было голодно, жили бедно, особенно после того, как Симкин отец погиб на войне. А в чем нести пшено подруженьке, не было ни бумажных мешков, ни полиэтиленовых пакетов, не существовало еще никакой одноразовой тары. Тогда Нинка, известная своей сообразительностью, сыпанула пшена в подол платьишка, сколь вошло, и подалась спасать Симку от голодной смерти. А не подумала, что через дырочки в подоле оставляет пшенную дорожку, прямо как в сказке про Мальчика-с-пальчик. Так что мать-то быстро вычислила самовольного снабженца. За самовольство отругала, а только и бабушка моя не была скупой.

ОтецЕгор Ильич, несмотря на некоторую свою житейскую наивность, был человеком знающим, со смекалкой, в домашнем хозяйстве мастером на все руки. Году в 1937-38 отец выкопал глубокий колодец с дубовым срубом на улице напротив своего дома. 

Не один, конечно, копал, с помощниками, одному было бы не под силу переместить дубовый сруб, который весил немерено, а ведь его нужно было ещё и опустить в колодец. Никакой техники не было. Спускаться на дно, чтобы подровнять основание для аккуратной установки, приходилось не раз и не два. Колодец был под крышей, а деревянную полутораведерную бадью опускали, разматывая железную цепь. Почему на улице, а не у себя во дворе? Да ведь отец знал, что соседи все равно придут за водой, как приходили по субботам в баню к Кадимкиным (деревенское прозвище Демидовых). Демидовых). Разве откажешь? так что он правильно рассудил, что пусть лучше колодец стоит на улице и все, кому надо, им пользуются. И в баню пусть приходят, коли своей нет, не жалко. Отец сам резал в правильное время и сушил отличные банные веники. И мыло сам варил. Кто-то предпочитал жить бедно, но беззаботно, ведь куда как проще было не строить своё, а воспользоваться соседским. Да и безопаснее было быть бедным в советские времена.

Вместо мыла в бане обычно использовали золу, а голову мыли сквашенным молоком (кефиром). Изредка, по случаю, например, если по какой-то причине пала лошадь и отцу было разрешено использовать ее на мыло, он топил баню и там варил мыло, смешивая животный жир и каустическую соду.

Процесс мыловарения сопровождался катастрофически вонючим запахом и занимал несколько дней. Зато уж в доме всегда было собственное мыло: и хозяйственное, и мыльный гель, и ароматное «духовое мыло» с добавлением травяных отваров. За неимением искусственных красителей, для цвета добавляли, само собой, только натуральные: луковую шелуху, отвары ягод итп. Печатки такого мыла, конечно, были дорогим и желанным подарким для любого. Думаю, и сегодня такой органический продукт пошел бы на ура.

В той же бане отец гнал самогон из пшеницы. Это было редко и, конечно, незаконно, поэтому делалось скрытно, ненапоказ. Самогон разливался в четверти (стеклянные бутылки емкостью по 3 литра), четверти запаивались сургучом и аккуратно укладывались отцом в специально вырытую во дворе яму. Сверху забрасывали землей и маскировали. А чтобы скотина не топталась на месте «алкогольной ямы» и не продавливала землю, сверху ставили деревянные корыта (долблёнки) под рассаду. В этих долблёнках мать уже ранней весной начинала высаживать рассаду, на ночь раскатывали кошму (овечью шкуру), укрывая саженцы от заморозков.

Егор Ильич был заядлым курильщиком, так что табачок тоже свой выращивали на грядках возле бани и поливали каждый день. Благо, возле бани был ещё один мелкий колодец для хозяйственно-поливальных нужд. В определенное время выборочно срезали табачные листья, сушили в тени, а подвяленные скатывали и аккуратно резали в лапшу. Кстати, во время войны на фронт постоянно отправляли кисеты с табаком.

Война, школа (1941-1945)

22 июня 1941 года началась война с Германией, на следующий день в стране объявили демобилизацию. Почти все мужское население деревни ушло на фронт, домой вернулись немногие. Страшным был тот день, и запомнился он Нинке на всю жизнь, когда спиридоновских мужиков вели через всё село в Кинель пешим ходом, а следом с воем бежали бабы и ребятишки, крик стоял на всю округу. Почти сразу следом пошли похоронки, какие там из необученных деревенских пахарей были солдаты. Пройдет почтальонша по селу, только и жди воя то в одном дворе, то в другом. Газеты выписывал почти каждый двор не только потому, что в газетах были сводки военных действий. В газетах печатали фамилии и фотографии погибших.

Радио тарелка (репродуктор).
Металл, бумага. 1940-ые гг

Егор Ильич, которому было на тот момент 46 лет, в армию призван не был, то ли по состоянию здоровья, то ли по возрасту, то ли по необходимости кому-то прикрывать тыл. Всю войну он пахал в колхозе за десятерых. 

К концу войны в дома жителей Спиридоновки пришел технический прогресс: с 7 до 11 вечера начали подавать электричество, которым деревню обеспечивал «движок». На движке работал племянник Ивана Осиповича Николай. 

В избах развесили радиоточки и черные тарелки начали своё "хрипловещание" по нескольку часов в день. Вот это было чудо так чудо: в дом пришли новости, музыка, театр.

В долгожданную школу первоклассница Нинка Демидова пошла, вернее, с восторгом помчалась в военном 1942 году. В тот год в спиридоновской школе впервые образовалось два первых класса (до этого детей набиралось только на один). Почему-то в одном классе оказалось 28 человек, а в другом 12. Нинку записали в малочисленную группу.

Школа, стоявшая на берегу озера, в километре от дома, располагалась в бывшем барском доме и в прилегающем деревянном флигеле, в котором была начальная школа и учительская. Нинка бегала в школу вприпрыжку по главной деревенской улице, ей в школе ужасно нравилось всё: и учеба, и учительница.

Из Утёвки прислали молодую симпатичную учительницу начальных классов Лилию Алексеевну, которая жила там же, где учительствовала. Флигель был уютным, но зимой, понятное дело, требовал отопления. А отопление в деревне 40-х годов было, известно, какое - печное. В классах стало нечем топить печки. Было так холодно, что чернила замерзали. Все ребята сидели в зимних пальто, в шапках и валенках; но всё равно пальцы на руках коченели. Топили дровами, которые школьники сами кололи-пилили, деревья привозили из лесу. А иногда бежали из дома в школу с охапками дров для школьной печки, чтобы согреть себя и любимую учительницу. Если дерево было сырым, то дым из печи ел глаза немилосердно; терпели. Лилия Алексеевна казалась деревенским детям небожительницей, была для них и учителем, и советчицей, и старшей подругой. Устраивала для своих малышей чаепития с баранками, которые ей мама присылала из Утёвки, показывала фотографии, рассказывала об интересном мире, что лежит за околицей Спиридоновки. Нинка Демидова была первой ученицей из двух классов и любимицей Лилии Алексеевны. Чем гордилась.

Нинка Демидова вообще была любознательная и жутко активная, она без устали бегала во все возможные кружки: день в физический, день в математический, день ещё в какой-нибудь. В спектаклях тоже участвовала, до смерти хотелось петь, но вот голоса бог не дал. Уж как она горевала по этому поводу. В хоре, когда Нинка начинала особенно голосить, ей тактично прикручивали громкость. Ну что поделаешь, нашей демидовской ветке музыкальных генов не досталось, ни Степанида, ни Егор Ильич не пели. Вот Клава, младшая сестра Стеши, была первой певуньей. И у Люды хороший голос. А у нас нет.
Ну и ладно.

В военные годы примерно раз в неделю мать резала курицу, фаршировала рисом, зашивала и отправляла в печь. Из печи курица выходила такой необыкновенно духовитой румяной красавицей, что до смерти хотелось отщипнуть от нее хоть кусочек. Но нечего было и думать об этом: куриное жертвоприношение предназначалось строго для фронта. В войну народ был готов делиться со своей армией последним, был такой лозунг: «Всё для фронта, всё для победы». И демидовская курица тоже участвовала в этом патриотическом движении. Солдатам посылали продукты, табак, теплые вещи, вязаные двухпалые перчатки (удобные для стрельбы варежки). Посылки для фронта приносили в сельсовет, где их сортировали и отправляли по назначению.

Когда 9 мая 1945 года объявили, что закончилась война, вся деревня ликовала, пела и плясала, плакала от счастья и рыдала по погибшим...

В тот день Нинка принеслась домой ураганом и с порога завопила: срочно! в школу нужна кумачовая ткань! для флага! Ни у кого не нашлось даже простой красной тряпки. Бабушка без звука вынула из заветного сундука алый кашемировый платок и отдала дочери. Попеняла потом, правда, на ее неуместную языкатость и простодырость. Зато благодаря Нинке Демидовой кашемировый флаг, надетый на древко, гордо реял над школой. Правда, недолго: ветер быстро порвал его в лоскуты.

Послевоенное время. Любимым Нинкиным предметом в школе была, конечно, математика (любовь к которой довела ее в будущем до преподавания в школе). На уроках она вся обращалась в слух, запоминала почти наизусть то, что рассказывала учительница, побеждала на математических олимпиадах в райцентре.

С русским дело обстояло не так блестяще, хотя читать она любила и читала всё, что попадалось под руку. В основном, книги из библиотеки, осилила даже «Войну и мир». 

Однажды Нинка взяла в библиотеке роман Чернышевского «Что делать», который входил в обязательную программу чтения по литературе. И побежала в кино. Почему-то с романом. Положила толстенный том на скамейку, чтобы сидеть повыше, а после сеанса поднялась и ушла, забыв про книжку. Вот горе-то было, когда опомнилась! Ведь в формуляре русским языком было написано: в случае утери штраф в 5-кратном размере. А где взять деньги?! Родителям в колхозе вместо денег засчитывали трудодни. 

Рыдая и размазывая сопли, упросила Нинка библиотекаршу принять взамен утерянного Чернышевского несколько книжек из дома. В доме оставались книги после Веры, особенно много было непонятных толстых справочников, по которым она училась. Но в семье никто, кроме самой старшей и самой младшей, чтением отродясь не увлекался. Мать и вовсе взяла привычку вырывать страницы из Вериных книг и заворачивать в них яйца на продажу. Или использовать на разжигу. Так что Нинке приходилось прятать непрочитанные книжки. Вообще-то, учебу в школе мать не считала важнее дел по хозяйству, запросто могла сказать: «Завтра в школу не пойдешь, картошку пора копать». И все дела.

Примерно раз в неделю из Утёвки в клуб привозили кино. 

Поскольку фильмов тогда еще было немного, одну и ту же картину бегали смотреть по пятому-десятому разу и знали чуть не наизусть. Фильм обычно состоял из 8-10 бобин с пленкой, которые киномеханику приходилось менять. Так что ручку аппарата он крутил с 5-минутными перерывами на перекур после каждой части.

Культурных развлечений в селе было не густо, поэтому смотреть картины собирались и стар, и млад. Однажды в картине «Яков Свердлов» (1940, серия «из жизни замечательных большевиков»), прямо с экрана на зрителей стал наезжать автомобиль, обратив пугливых бабок в бегство. «Эх, темнота», снисходительно посмеивались им вслед продвинутые школьники, вроде Нинки.

Школьников всегда привлекали к сельхозработам, и на прополку, и на покос, и на картошку, а как же.

фото из Интернета

Неподалеку от Спиридоновки на горе стояло татарское село Просвет, в котором был свой колхоз «Красный партизан», хотя в селе были также единоличники. Жили татары вроде бы как все, как вся советская страна, но в то же время, казалось, у них была какая-то иная жизнь: обособленная, трезвая, упорядоченная. Люди они были открытые, гостеприимные и охотно приглашали на свои праздники.

Деревенские на учёбе особо сильный акцент не делали, рабочие руки были нужнее образованных. Некоторые татарские джигиты сиживали по 2, а то и по 3 года в каждом классе, так что к окончанию школы их впору было женить. Во всяком случае, влюбляться точно было уже пора. Они и влюблялись.

И вот пара таких джентльменов курса повторного обучения дамами сердца выбрала спиридоновских барышень Нинку Демидову и ее задушевную подружку Симку Жесткову. Симка была признанной звездой местного масштаба: русая, кудрявая, голубоглазая, а уж на язык, только держись, какая бойкая. Влюбленные насмерть ухажеры из Просвета наладились с визитами в Спиридоновку: то пешком придут, то на лошадях без седел прискачут. Даже дарили девчонкам какие-то мелочи, что в политесе русской деревни прописано не было, жили-то бедно. Однажды Симкин кавалер Мингерей (а по-русски Мишка) притащил чайник (поди, тайно вынесенный с родной кухни). Но Симка не оценила ни чайник, ни Мишку, и вскоре уехала в Куйбышев поступать в ремесленное училище. Рано и неудачно вышла замуж, родила Лёшу, потом от второго брака дочку Ниночку (назвала в честь подруженьки любимой). Лет эдак на 15 подруги потеряли друг друга из виду. А в 70-х случайно встретились и оказались соседками по микрорайну.

А пока вернемся в 1949 год. Приближались школьные выпускные экзамены за 7 класс. И прямо накануне экзамена по русскому у Нинки случилась первая любовь. Чуть не всю ночь она безответственно прогуляла с Витькой Анисимовым, а утром едва принесла себя в школу. Дали тему, начали писать, но Нинкино перо на каждом третьем слове норовило воткнуться в бумагу и поставить кляксу, глаза сами собой закрывались, а голова падала на грудь. Добросердечная Лилия Алексеевна решила, что любимой ученице нездоровится, и отпустила домой. А вечером, когда Нинка выспалась, под покровом темноты учительница разрешила тайно переписать сочинение с кляксами на сочинение на «пятёрку». Так Нинка с отличием закончила 7 классов. По случаю окончания семилетки в школе устроили праздник, вскладчину накрыли стол, принесли из дома кто что мог: соленья, яйца, овощи, яблоки. Приехавшая погостить и гордая за сестру-отличницу Дуся тоже пришла в этот день в школу. А Нинка тем временем была занята показательными рыданиями. А потому что к новому сарафану не было никакой обуви, кроме галош, которые сваливались с ног. Да как же можно девушке танцевать на балу в галошах?! Часа через 3, поскольку обувь от слёз так и не появилась, да и мать, очевидно, большого сострадания не проявила, пришлось Нинке идти в школу босиком.

После окончания школы пора было определяться с тем, что делать дальше. Колхозная романтика не прельщала. Что нужно учиться, Нинке было ясно. Но где? Ни родители, ни работяги Настя с Шурой, ни безалаберная Лилька в этом деле не могли быть советчиками. Только Дуся, которая, во-первых, была на 9 лет старше, во-вторых, уже училась в медучилище, дала, как она думала, разумный совет. Дуся сказала, что Нинке было бы неплохо пойти учиться в РЭУ или ФЗУ (ремесленное или фабрично-заводское училище), потому что там не только учат, кормят и дают общежитие, но и обеспечивают шинелью. А зимняя одежда стоит денег и на дороге не валяется. Практичная Дуся не могла знать, что как раз шинель была для Нинки главным контраргументом, который вставал поперёк её жизненных ожиданий. Во взрослой городской жизни спиридоновская барышня представлялась себе девушкой модной и элегантной, ей всегда, до последних дней, было важно, как она выглядит. 

Шинель же грубо перечеркивала этот волнующий образ. Поэтому все эти РЭУ и ФЗУ были решительно исключены из списка потенциальных перспектив. 
А ведь действительно выработался у мамы свой стиль, это все отмечали, и была смелость выделиться из толпы! Хотя на фоне всеобщего серого среднеарифметического ей это было раз плюнуть, конечно.

Насколько я помню, она никогда не была особенно близка со своими сестрами. Может быть, из-за сложностей разных характеров, может быть, из-за большой разницы в возрасте (с Натей у них было 18 лет разницы). А может, в душе так и осталась детская обида на мать и старших сестёр. Всё-таки она была всего лишь подростком, когда оказалась в городе без родителей, без дома, где ждали, без опеки, без денег.

Не так давно я впервые увидела латаное-перелатаное мамино свидетельство о рождении, где в графе «мать» было написано «Вера Павлавна». Я озадачилась, потому что хорошо знаю имя своей бабушки. «Ну вот,-подумалось мне,- загремели костями скелеты и в нашем семейном шкафу». Почудились тайны, подмены младенцев, мексиканский сериал... Но всё оказалось проще: подростком Нинка была так обижена на свою мать, что решила заменить настоящее имя родительницы на вымышленное. Самостоятельно, кривой лапкой. Грязь от подчистки видна до сих пор, а имя написано хоть и похожими чернилами, но с ошибкой.

Я же говорю, с математикой у мамы всегда было лучше, чем с русским. Это открылось мне ещё в первом классе, когда она посоветовала написать «василёк» через «о». Больше по орфографии я ей вопросов не задавала, поняв, что мама у нас чисто математического и великого бизнес-ориентированного ума женщина.

Смерть отца, переезд в город, учёба

В последние 5 лет жизни, когда старшие дочери уже переехали жить в Куйбышев, а забот не убавилось, отец стал сдавать, прихварывать, содержать хозяйство ему стало уже не по силам. Все-таки прежде тяжелая деревенская работа распределялась на большую семью. Теперь дочери разъехались, а дом, пасека, огород, скотина всё так же требовали сил и времени. Летом 1953 года здоровье отца стало совсем неважным, обострился диабет, о лечении которого в деревне никто и понятия не имел. Было принято решение о переезде родителей в город.

Отец любил деревню, не мыслил жизни без земли, без животных, это была настолько родная ему среда, что решение о переезде было для него трагически непростым. Как можно продать домашнюю скотину, которую он почитал за членов семьи, дом, в котором вырос сам и вырастил детей... Отличный крепкий бревенчатый дом Демидовых продали за бросовую цену в чужое село на перевоз (позже мать сняла эти деньги с книжки и купила Нине... пальто). Да и вещи, нажитые за всю жизнь, приходилось оставлять, что там можно вместить в городскую квартиру. Той осенью, в преддверии отъезда, когда дом был уже продан, родители жили в сараюхе. Сначала отец сильно простудился, потом чем-то отравился и у него было страшное расстройство желудка. Ни удобств, ни лекарств... Нездоровье, наложенное на душевный дискомфорт, отсутствие медицинской помощи, элементарных удобств, быстро привели к летальному исходу. 27 ноября 1953 Егор Ильич умер. Не описать словами, какое горе это было для девчонки, отец был для нее самым любимым человеком на земле.

1952 год

После его смерти Дуся забрала мать в Молдавию, где тогда служил на границе Иван Васильевич. У них как раз родился первенец Валерик, помощь бабушки была кстати. У всех сестер складывалась своя жизнь, а младшей предстояло самостоятельно выбирать пути-дороги и разбираться с жизнью. Не так это просто, когда тебе всего 17. Правда, первое время Нина пожила у старшей сестры Насти, и все было бы ничего, но уж очень бедовой и неудобной девчонкой была эта младшая.

Однажды, в Настино отсутствие, перед походом в парк на танцплощадку, Нинка привела домой девчонок, таких же голодранок, (чисто Бобик в гостях у Шарика) и щедро распахнула перед ними дверцы шифоньера: наряжайтесь, подруги! Вообще-то, предполагалось до Настиного прихода с работы вернуть одежды на место. Но, как на грех, в этом месте ружье выстрелило: в тот роковой вечер семью Старичковых пригласили в гости, и Настя вернулась с работы пораньше, чтобы переодеться. Не берусь описать выражение лица хозяйки нарядов, когда она увидела в родном шифоньере и сиротливые плечики вместо платьев. Даже щедрый человек 10 раз подумает, дать свою одежду напрокат чужим людям. А у Насти вообще не было такой странной репутации. Заработанное трудом имеет большую ценность, чем дармовое. В обшем, зная горячий характер старшей сестры, немудрено, что она тут же указала дерзкой соплячке на дверь.

Танцы в парке.1950-е гг

С тех пор Нинка стала часто оставаться ночевать у Вальки Зуевой, самой близкой в то время подруги. Кровать у Зуевых была одна, ребятишек куча, мал мала меньше, кормилец тоже один - слесарь дядя Петя. Бедность была ужасающая, на грани с нищетой, как в романах Чарльза Диккенса. Мама рассказывала: нагуляются с Валькой допоздна, прибегут домой голодные как волки, из еды - квашеная капуста в сенцах, а если с ужина холодная картошка осталась-это уж пир горой, и ползком в темноте на расстеленную на полу кошму, на которой спали все зуевские дети. Но говорят же, в тесноте да не в обиде, Валина мать никогда ни словом, ни взглядом не дала понять неприкаянной подруге дочери, что та – лишний рот и персонаж. Тем более, что вскоре, с легкой руки дяди Пети, девчонки стали подрабатывать в домоуправлении телефонистками (хотя числились слесарями) и вносить посильный денежный вклад в зуевское домашнее хозяйство. 

До поступления в вечернюю школу в жизни Нины сначала был нефтетехнологический техникум при заводе, в который она поступила без экзаменов, поскольку имела пятерошный аттестат.

Но через полгода ей взбрело в голову бросить техникум и пойти на двухгодичные курсы топографов-геодезистов, прельстившись романтикой только вошедшей в моду профессией. После первого курса нужно было ехать на летнюю практику, причем в чисто мужской взрослой компании. Строгая Настя не отпустила. Да Нинка и сама уж как-то засомневалась в романтике.

Тогда она решила поступить в вечернюю школу. Она вообще была девушкой еще неопытной, но уже сильно решительной. Как декан ее ни уговаривал остаться в техникуме, рисуя заманчивые перспективы нефтяного бизнеса, как ни пугал тем, что не отдаст документы, взбалмошную студентку свернуть с задуманного пути было невозможно. Так и ушла без аттестата. В 1952 году ее приняли в вечернюю школу без документов, в послевоенное время с этим было не очень сложно. В школе довольно скоро Нинка стала часто сидеть за одной партой с Петькой Голубевым, и все знают теперь, к чему это в итоге привело: к тому, что сейчас я пишу эти семейные хроники, пытаясь восстановить события давних лет.

1954. Нина Демидова, бабуся, Петр Голубев и неизвестный мальчик на заднем плане

1956-57 год. Стоят: Иван Осипович Старичков и Нина,
Сидят: Валера Сергеев, бабуся и Люда Старичкова

(продолжение следует)